Все это вздор. И тот кто умер - умер.
Он мертв, как гвоздь. Все выдумал туман.
И глупый дух рождественских безумий,
Который всех сегодня свел с ума.
Проклятый город! Кажется природа
Готовит варево в своей норе
И в испареньях сумрачной погоды
Коптят и слепнут пятна фонарей.
По лестницам, трясущимся в ознобе,
Вползает сырость. Плесень по углам.
Кривляясь при свече в бессильной злобе.
На стену тень горбатая легла.
Чадит камин. Часы пробили гулко
Одиннадцать. Он видит за окном
Свет фонаря в пустынном переулке,
Колеблющийся масляным пятном.
Все, как всегда. Но что-то не в порядке,
Предупреждают стрелки на часах.
Таит портьера в неподвижных складках
Угрозу, ожидание и страх.
Зловещие уродливые тени,
Колышась, медленно обходят дом;
И полночь бьет побудку привиденьям.
И в медном звоне слышится: "придем!"
Чернеет перст на циферблате бледном
И повторяет, угрожая: "верь!"
В удушье падает удар последний
И страшный гость, шатаясь, лезет в дверь.
Алла Лебединская-Ручинская
1930-е, Ивдельлаг
Он мертв, как гвоздь. Все выдумал туман.
И глупый дух рождественских безумий,
Который всех сегодня свел с ума.
Проклятый город! Кажется природа
Готовит варево в своей норе
И в испареньях сумрачной погоды
Коптят и слепнут пятна фонарей.
По лестницам, трясущимся в ознобе,
Вползает сырость. Плесень по углам.
Кривляясь при свече в бессильной злобе.
На стену тень горбатая легла.
Чадит камин. Часы пробили гулко
Одиннадцать. Он видит за окном
Свет фонаря в пустынном переулке,
Колеблющийся масляным пятном.
Все, как всегда. Но что-то не в порядке,
Предупреждают стрелки на часах.
Таит портьера в неподвижных складках
Угрозу, ожидание и страх.
Зловещие уродливые тени,
Колышась, медленно обходят дом;
И полночь бьет побудку привиденьям.
И в медном звоне слышится: "придем!"
Чернеет перст на циферблате бледном
И повторяет, угрожая: "верь!"
В удушье падает удар последний
И страшный гость, шатаясь, лезет в дверь.
Алла Лебединская-Ручинская
1930-е, Ивдельлаг